Архитектура капиталистических стран ХХ в. Основные тенденции развития после 1917 г. 9
«География» новых явлений в архитектуре этого периода была ограничена странами Западной и Центральной Европы, где особенно остро проявлялись противоречия капиталистического общества и особой напряженности достигла интенсивность социальных процессов. В архитектуре США господствовали эклектические и неоклассицистические тенденции, сочетавшиеся с трезвым прагматизмом и смелостью инженерно-конструктивных решений.
Новым явлением в архитектуре США этих лет было создание построек, служивших вульгарной «массовой культуре» или, точнее, той культуре для потребления массами, которая создавалась в интересах господствующих классов. Начало этому было положено вместе с выдвижением кино в число главных средств массовой коммуникации и формирования «культуры для масс».
В 20-е годы Голливуд стал всемирной фабрикой грез, стандартизированной мечты, создававшейся в расчете на среднего обывателя. Материальным воплощением голливудских «утешительных мифов» стала архитектура американских кинотеатров 1920-х годов, их создавали как материальное продолжение «снов», развертывающихся на экране. Здесь рядовой потребитель за доступную цену должен был испытать иллюзию сопричастности магическому миру богатства. Выполняя такую задачу, архитекторы создавали постройки, где поддельная, бутафорская роскошь становилась чудовищно гипертрофированной и нарочито вульгарной. Размах строительства «дворцов иллюзий» был огромным — архитектурная фирма Т.С.Лэмба уже в начале 1920-х годов построила более 300 таких зданий; около 100 зданий построил архитектор Дж.Эберсон. Архитектура оказалась целеустремленно втянутой в орбиту буржуазной так называемой «массовой культуры».
К 1924 г. капиталистическая система, казалось, стала преодолевать разрушительные последствия первой мировой войны и следовавших за ней революционных потрясений. Начался короткий период ее относительной стабилизации. Рост промышленного производства обеспечивался техническим обновлением промышленности, реконструкцией предприятий и их капиталистической рационализацией, сопровождавшейся усилением эксплуатации трудящихся. Генри Форд с его методами стандартизации и массового конвейерного производства автомобилей стал образцом и для европейских промышленников.
В это время объемы строительства несколько увеличиваются; делаются попытки реализовать те расплывчатые социал-реформистские идеи, которые связывались с архитектурой в предшествующие десятилетия. Особенно широко эти попытки предпринимались в Германии. Ее буржуазия смогла преодолеть разруху и перейти к быстрому восстановлению экономики благодаря широкой помощи, предоставленной в соответствии с выдвинутым американскими монополистами «планом Дауэса». Усиление эксплуатации рабочего класса и обострение классовых противоречий, которыми сопровождалась реконструкция, порождали чреватую взрывом напряженность. Ее-то и должны были ослабить мероприятия по строительству дешевых жилищ, проводившиеся государственными и муниципальными властями.
Присущие капитализму противоречия отнюдь не смягчались в эти годы; это время не было и периодом всеобщего роста производства. Неравномерность развития капитализма лишь усиливала противоречия между отдельными капиталистическими странами, нарастали и внутренние социальные конфликты. Происходила поляризация политических сил. Но даже и частичной стабилизации положил конец опустошительный экономический кризис, разразившийся в 1929 г. и поразивший весь капиталистический мир. Продолжавшийся четыре года, он привел к глубоким изменениям в экономической жизни и политической ситуации.
На этом историческом фоне развертывался один из наиболее интересных этапов развития архитектуры капитализма. Как и в общественной жизни, в ней происходила консолидация сил. Поляризовались прогрессивно-демократическое и реакционное воинствующе-шовинистическое направления. На основе разрозненных экспериментов предшествующих лет складывалась широкая концепция рационализма в архитектуре. Под влиянием советского зодчества в нем становились все более конкретными элементы трезвого социального анализа, которые не могли получить последовательного выражения в рамках капиталистической системы и все же играли решающую роль в становлении позитивных начал архитектурного творчества. В 1921—1924 гг. Запад лишь знакомился с идеями советской архитектуры; во второй половине 20-х годов ее влияние получило конкретное выражение. Оно ощутимо и в самом методе творчества наиболее прогрессивных архитекторов, и в используемых ими приемах композиции, а позднее и в становлении некоторых типов зданий.
Во второй половине 20-х — начале 30-х годов рационалистические течения захватили в свое русло значительную и быстро разраставшуюся часть архитекторов, но отнюдь не всю область архитектуры. Угасавшие тенденции мистического романтизма были подхвачены силами, связанными с политической реакцией. Питаясь идеологией фашизма, а затем и опираясь на его прямую поддержку, они вновь укрепились, получив националистическую окраску.
Сама рационалистическая архитектура этих лет была отнюдь не однородна. Расширяя сферу своего влияния, рационализм включал в нее явления, различные по своему социальному содержанию. Рационализм не породил единого стиля. Рационалистов объединяли мысли об органическом слиянии архитектуры и индустриальной техники, о подчинении структуры сооружения оптимальной системе пространственной организации функций. Признавалась значительная социальная роль архитектуры, однако конкретная ее трактовка была различной. Наиболее существенным признаком общности был самый метод мышления и творчества, основанный на объективном анализе факторов, вызывающих к жизни произведения архитектуры.
Такой метод противопоставлялся эклектическому консерватизму с его попытками вместить жизнь в рамки предвзято избранных традиционных форм и капризной произвольности творчества экспрессионистов. В пылу полемики идеи рационализма получали выражение в плакатно-броской форме, однако стремление к заостренности формулировок часто осуществлялось в ущерб их глубине и конкретности. Но главное — последовательное применение метода — неизбежно упиралось в противоречия, порожденные регрессирующим обществом, самая сущность которого была чужда разумному, рациональному. Рационализм приобретал черты оппозиционности, вбирал в себя элементы социального протеста, отрицания буржуазной действительности.
Однако рождавшееся бунтарство захлебнулось, когда рационализм стал модой: не породив стиля, он стал ассоциироваться с механическим набором конкретных форм; связанные с ним принципиальные произведения терялись среди поверхностных поделок. «Фальшивая монета», широко пущенная в ход, подорвала веру в подлинные ценности. Пределы рационалистического мышления в 1930-е годы стали сужаться до пределов «рациональной организации формы», оно уже не углублялось в социальную сущность явлений, скользя по гладким плоскостям фасадов, холодно- геометричных, подчиненных рассудочной математике пропорций, выверенных «чертежом-регулятором».
Господствующие классы не стали подавлять рационализм в архитектуре, но, как и многие другие «бунтарские идеи», буржуазия исподволь приспособила его для своих нужд, постепенно выхолостив его содержание и лишив его оттенков бунтарства и социальной прогрессивности. Рационалистическая архитектура стала служить вещественным утверждением буржуазной практичности, ее апологией. Она стала обязательным окружением «делового человека», обстановкой сокровенных ритуалов большого бизнеса.
Принципы рационалистической архитектуры получали различное истолкование в зависимости от конкретной социальной задачи. В конечном счете в ней стали формироваться как бы две различные области: одним из полюсов были дешевые дома для рабочих, другим — жилища «для тех, кто наверху», крупные торговые здания, банки, офисы и т.д. Создание уникальных построек подобного рода решительно обособлялось от массового строительства.
Последнее превратилось в объект чисто утилитарной деятельности, экономические и технические аспекты которой оттесняли на задний план аспекты социальные. В этой области рационализм в конечном счете пришел к рутине, механическому повторению приемов; решение эстетических проблем сводилось при этом к лозунгу «красиво то, что хорошо функционирует».